Chegaram a Sebastopol ao fim de tarde e pararam para descansar, tencionando seguir para Yalta no dia seguinte. Ambos se sentiam fatigados da viagem. Varvara Nikolayevna tomou chá e foi deitar-se. Kovrin, porém, ficou a pé. Antes de sair de casa para a estação, recebera uma carta de Tania que ainda não abrira. A lembrança desta carta causava-lhe uma estranha agitação. No mais íntimo do ser sentia que o seu casamento com Tania fora um erro. Achava-se satisfeito por se ter finalmente separado dela; porém a recordação daquela mulher que nos últimos tempos parecia haver-se tornado apenas um manequim ambulante no qual tudo morrera, excepto os olhos enormes e inteligentes, só despertava nele um sentimento de piedade e de remorso. A letra, no envelope, vinha lembrar-lhe que, dois anos atrás, havia sido culpado de crueldade e de injustiça e que exercera vingança sobre pessoas que nenhuma culpa tinham da vacuidade do seu espírito, da sua solidão, do desencanto que experimentava perante a vida... Recordou-se de ter feito em pedaços a sua dissertação e todos os artigos que escrevera desde que estivera doente, atirando-os pela janela fora e de como os fragmentos de papel haviam sido levados pelo vento, indo poisar nas árvores e nas flores; em cada uma daquelas páginas via apenas uma pretensão estranha e infundada, uma irritação frívola, a mania da grandeza. E tudo isto produzira em si uma tal impressão, que acabara por escrever um relatório das suas próprias culpas. E contudo, no momento em que 95 últimos pedaços do derradeiro caderno eram arrastados pelo vento, sentiu tamanha amargura e desilusão, que se dirigira à mulher, falando-lhe cruelmente. Céus, como lhe arruinara então a vida! Recordava-se de uma vez em que, querendo martirizá-la, declarara que o pai dela desempenhara no seu casamento um papel fora do vulgar, chegando mesmo a pedir-lhe para casar com a filha; e Yegor Semionovich, que por acaso ouvira estas palavras, rompera pelo quarto dentro, tão consternado que emudecera e não fora capaz de pronunciar qualquer frase, limitando-se a bater com os pés no chão e a soltar uns grunhidos estranhos, como se lhe tivessem cortado a língua. Ao ver o pai naquele estado, Tania pusera-se a gritar que cortava o coração e caíra por terra sem sentidos. Fora horrível.
Они приехали в Севастополь вечером и остановились в гостинице, чтобы отдохнуть и завтра ехать в Ялту. Обоих утомила дорога. Варвара Николаевна напилась чаю, легла спать и скоро уснула. Но Коврин не ложился. Еще дома, за час до отъезда на вокзал, он получил от Тани письмо и не решился его распечатать, и теперь оно лежало у него в боковом кармане, и мысль о нем неприятно волновала его. Искренне, в глубине души, свою женитьбу на Тане он считал теперь ошибкой, был доволен, что окончательно разошелся с ней, и воспоминание об этой женщине, которая в конце концов обратилась в ходячие живые мощи и в которой, как кажется, все уже умерло, кроме больших, пристально вглядывающихся умных глаз, воспоминание о ней возбуждало в нем одну только жалость и досаду на себя. Почерк на конверте напомнил ему, как он года два назад был несправедлив и жесток, как вымещал на ни в чем не повинных людях свою душевную пустоту, скуку, одиночество и недовольство жизнью. Кстати же он вспомнил, как однажды он рвал на мелкие клочки свою диссертацию и все статьи, написанные за время болезни, и как бросал в окно, и клочки, летая по ветру, цеплялись за деревья и цветы; в каждой строчке видел он странные, ни на чем не основанные претензии, легкомысленный задор, дерзость, манию величия, и это производило на него такое впечатление, как будто он читал описание своих пороков; но когда последняя тетрадка была разорвана и полетела в окно, ему почему-то вдруг стало досадно и горько, он пошел к жене и наговорил ей много неприятното. Боже мой, как он изводил ее! Однажды, желая причинить ей боль, он сказал ей, что ее отец играл в их романе непривлекательную роль, так как просил его жениться на ней; Егор Семеныч нечаянно подслушал это, вбежал в комнату и с отчаяния не мог выговорить ни одного слова и только топтался на одном месте и как-то странно мычал, точно у него отнялся язык, а Таня, глядя на отца, вскрикнула раздирающим голосом и упала в обморок. Это было безобразно.
